Карта мира немногим более века назад выглядела совсем иначе. На ней не было привычных нам ста девяноста с небольшим независимых государств, но мир определённо не был «безхозным». Напротив — он был скрупулёзно разделён, и вся суша была раскрашена в цвета, однозначно определявшие их принадлежность. В этом мире Британия простиралась от Канады до Фиджи, над Вьетнамом и Сенегалом реял французский триколор, а в Центральной Европе вместо привычных нам Польши или Чехии сходились границы Германской, Австро-Венгерской и Российской империй. Атласы изменились, но рудименты остались: самая протяжённая граница Франции — с Бразилией, а территории США разбросаны посреди бескрайнего Тихого океана.
Но наследие этой карты выражается не только в политических образованиях. Её история – это не только прочерчивание линий, это жуткая, но увлекательная история похищения: ресурсов, языков, культур, людей, ценностей — и, в конце концов, самого мира. И за ней следует не менее захватывающее продолжение в попытке вернуть похищенное — или хотя бы сделать его заметным.
Возможно, вы догадались: мы начинаем непростой, но важный рассказ о колониализме и постколониальности, а также советуем неисчерпывающую подборку книг — потому что в деле о краже мира материалы никогда не будут исчерпывающими.
1. Обладать
Мы сознательно ускользнём от ответа на вопрос, почему колониализм вообще стал возможным и как у небольших государств Европы получилось переделить известный нам мир. Взамен мы предложим иной ракурс и поговорим об истории колонизации. В русскоязычной литературе эта тема — поле зияющих лакун. Колонии появляются в исторических хрониках, только когда их «открывают» или «завоевывают», им уделяется несколько абзацев в повествовании о метрополии. Даже рассматривая историю колонизированной территории пристальнее, приходится полагаться на ненадёжных рассказчиков, которыми были колонизаторы, и не всегда получается увидеть, что процесс перехода территорий под иноземную власть не ограничивался простым поднятием флага и зачтением прокламации — он был кровавым.
Возьмём, к примеру, Америку, а именно Перу. Одна из самых прибыльных колоний досталась короне Кастилии и Арагона очень непросто, и это отражает написанная конкистадором Педро Писарро в 1571 году «Реляция об открытии и завоевании королевств Перу» (а её вы можете найти в книге Андрея Кофмана «Это стоило Перу!»). Многочисленные восстания, попытки договора с местными правителями, обман и увещания — и иронично звучащий комментарий составителя, о том, что трагедий завоевания хватило Перу настолько, что страна жила «мирно» вплоть до провозглашения независимости в 1821 году (что тоже неверно: крупные восстания коренного населения потрясали Вице-королевство Перу и в этом промежутке).
Перенесёмся во времени на три века позже и значительно севернее в пространстве. Молодое государство США неумолимо расширяется в сторону Тихого океана, осваивая фронтир и связывая караванами и поездами два побережья; в Калифорнии находят золото, и туда со всей страны стекаются искатели наживы; неосвоенные, но плодородные Великие равнины заселяют фермеры; молодое религиозное движение мормонов находит свою «обетованную землю», которую называет Дезерет. Только все эти территории далеко не безлюдны: здесь веками кочевали и охотились коренные американцы, и приход «бледнолицых» — настоящее вторжение, которому племена дают отпор. В ответ правительство США развязывает серию конфликтов (а иногда и просто массовых убийств), вошедшую в историю как Индейские войны, которые будут длиться практически с самого основания американского государства и закончатся только в 1890 году. Питер Коззенс в своей книге «И будет рыдать земля», воспроизводит закрытие фронтира с поражающей дотошностью, отмечая не только жестокость американской армии и смелость племён Дикого Запада, но и удручённо обращает внимание на отсутствие взаимопонимания, которое помешало последним вести успешное сопротивление.
Колониализм, однако, действует не одними завоеваниями, в комплексе с административными и военными мерами подчинения рука об руку идут социальные и культурные. Вот пример: представьте, что ваш народ веками использовал определенную систему письменности для своего языка, вам привычно читать и писать именно такими буквами и никакими иначе. И внезапно вашему языку придумывают новую письменность, нужно читать, писать и печатать по-новому, а за использование старой и знакомой угрожают штрафами, а то и тюрьмой. Именно так в 1863 году была запрещена литовская латиница в Российской империи, и запрет был снят только в 1904 году.
Издания, напечатанные латиницей, ввозили в Литву нелегально, подпольно обучали ей своих детей, и в итоге народ преуспел в сохранении национального алфавита, несмотря на долгие годы давления. И это была лишь одна из системных мер по русификации населения литовских земель (не только собственно литовского, но и беларуского, польского и еврейского), предпринятых правительством Российской империи — больше о них вы можете узнать в книге историка Дарюса Сталюнаса «Польша или Русь? Литва в составе Российской империи».
Происходившее с литовским языком не было единичным случаем — так, многим народам Советского Союза, писавшим арабской вязью, за какие-то двадцать лет пришлось сменить три системы письменности: с арабской графики перейти на латинскую, а затем — на кириллическую. Разумеется, это не могло не сказываться на уровне грамотности населения. Да и несмотря на свою антиколониальную и антибуржуазную риторику, советская власть перенимала в наследство многие практики управления, сложившиеся ещё в имперский период. Особенно репрезентативной в этом плане была Центральная Азия — обратимся к примеру Узбекистана и книге Адиба Халида «Создание Узбекистана». Американский историк и социолог предлагает нам взглянуть, как местные интеллектуалы пытались конструировать новую локальную идентичность, как этому противостояла центральная власть и как, несмотря на расхожее выражение про Восток и тонкое дело, советская политика не учитывала особенностей региона и принимала сомнительные решения в ходе определения границ и «национального строительства».
Зияющее поле лакун, о котором мы сказали в самом начале, всё ещё не закрыто: в нашей подборке нет книг о колонизации арабского мира, Юго-Восточной Азии, Океании и, самое обидное, Африки. Представьте, как много историй должно быть рассказано и услышано — и обязательно будет, мы уверены!
2. Открывать
В 1899 году английский писатель Джозеф Конрад выпустил роман «Сердце тьмы», написанный под впечатлением от поездки в Конго, бельгийскую колонию, а фактически — частное владение короля Бельгии Леопольда II. Этот режим был ужасающе жесток: местное население находилось в фактическом рабстве, выполняя непомерные нормы сбора каучука и слоновой кости, а за недоработки и провинности людей калечили, отрезая конечности, и убивали. Население Конго сократилось вдвое за тридцать лет колониальной эксплуатации. В 1904 году при участии Конрада, а также Марка Твена, Анатоля Франса и Артура Конана Дойля было создано международное общество, призывавшее к немедленному проведению реформ и прекращению мучений конголезцев. Общественная кампания добилась того, что незадолго до своей смерти король продал колонию государству — так «Свободное государство Конго» стало «Бельгийским Конго».
Чему учит нас эта история? Первое — интеллектуальное сообщество Запада было осведомлено о пороках колониальной системы и критиковало их. Второе — решение проблемы они видели в реформах колониальной системы, но не в её демонтаже. Но ситуация вскоре начала меняться, и её изменяли сами представители колонизированных народов.
Так, после Первой мировой войны оформляется политически-культурное движение негритюда, идеологи которого — сенегалец Леопольд Седар Сенгор, мартиниканец Эме Сезер и гвианец Леон Дамас — стали важными голосами, которые помогли сформировать идею африканской политической и культурной субъектности (а их идеи, кстати, вдохновили эстетику афрофутуризма – помните «Чёрную пантеру»?). Их идеями вдохновился мартиниканский психолог и философ марксистского толка Франц Фанон, но он пошёл дальше: он обнаружил, что встроенность в иерархическую колониальную систему влияет на психику и поведение индивида. Более того, она провоцирует ухудшение психологического состояния и качества жизни. Его книга «Чёрная кожа, белые маски» стала одной из ключевых в исследовании колониализма как тотального проекта, существующего для подавления и стирания идентичностей и языка как важнейшего инструмента этой системы.
Труды Фанона стали предвестником течения в западной левой интеллектуальной мысли, которое станет известным, как постколониальные исследования. Они развивались в русле критической теории, системы академических взглядов, которая исследовала властные отношения и иерархии в (как правило) западном обществе и ставила своей целью их обнаружение и демонтаж. Колониальная система предлагает одну из наиболее прозрачных структур угнетения: в ней есть готовые нарративы, ясные инструменты и явные отношения угнетателя и подчинённого. И переломный момент настал в 1978 году: случился «Ориентализм».
Труд Эдварда Саида — уже настолько классика, что её можно назвать замшелой, но это всё ещё лучший путеводитель по истории выстраивания европейского концепта «Востока». Саид предлагает нам увидеть, как западные интеллектуалы веками выстраивали образ мусульманских и азиатских стран, как экзистенциального «Другого», противоположного европейской культуре, институализируя стереотипы и экзотизацию. «Восток» из многообразного лоскутного одеяла культур, религий и народов обобщённо схлопывался до некоторого воображаемого пространства приключений, монотонного в своей противоположности миру западному. Более того, будучи сконструированным, это различие давало почву для понимания «Востока» как места, чья культура находится в «низшей позиции» по отношению к европейской, тем самым оправдывая покорение и колонизацию.
Работу Саида продолжила талантливая плеяда мыслителей индийского происхождения: Гаятри Спивак, Хоми Бхабха и Дипеш Чакрабарти, большинство из работ которых, к сожалению, так и не добралось до российского читателя, либо давно не переиздавалось (к примеру, важнейшая работа Спивак «Может ли угнетённый говорить?»). Остановимся поэтому на последнем имени из нашего списка, Дипеше Чакрабарти, и его книге «Провинциализируя Европу». Его критика в первую очередь направлена на европейское понимание истории. Дело даже не в простом европоцентризме (помните ремарку о том, что колония появляется в истории, только будучи завоёванной), но в самом понимании линейности истории, бесконечности развития и понимания её движущих сил. Для Чакрабарти европейский взгляд просто не способен описать локальные специфики, и встраивая их в некоторое повествование, по сути продолжает культурную колонизацию. В конце концов, разве европейский взгляд на мир не всего лишь один из возможных — и равноправных! — вариантов?
Эту мысль продолжает Тайсон Янкапорта, представитель коренного населения Австралии, в своей книге «Разговоры на песке». В западном мышлении, где с эпохи Просвещения господствует рационализм и фактологичность, мистическое и духовное находится в опале и маркирует «отсталое» мышление. Однако Янкапорта не согласен с этим: в своем поэтическом интеллектуальном исследовании он настаивает на релевантности традиционного мышления и практик передачи знания, доказывая, что западному способу смотреть на вещи неподвластны детали и нюансы, доступные иным мировоззренческим картинам.
А что же с местной спецификой? Посоветуем вам две книги и одно медиа, которые помогут вам понять особенности российской и советской колониальности. Во-первых, «Внутренняя колонизация» Александра Эткинда, которая поможет увидеть в расширении России именно колонизационный процесс, однако, маркированный особым подходом. Стратегия российской колонизации, абсорбирования и растворения народов в большем русском этносе сравнивается Эткиндом с колониальными практиками иных континентальных империй, таких как Османская или Австро-Венгерская. Во-вторых, горячо советуем познакомиться с работами Мадины Тлостановой, одной из самых заметных исследовательниц наследия колониальности в российском и постсоветском контексте. В своём сборнике «Деколониальность бытия, знания и ощущения» Тлостанова формулирует взгляд на деколониальность как на акт сопротивления и действия, фундаментально отличный от постколониального стороннего исследования, а в «Деколониальных гендерных эпистемологиях» внимательно рассматривает связь колониального и гендерного угнетения в контексте Кавказа и Центральной Азии. Наконец, очень советуем молодое медиа «Беда», авторы и авторки которого исследуют российскую колониальность, анализируют её последствия и рассказывают истории коренного населения — в том числе и на их родных языках: тексты в «Беде» выходят параллельно на русском и национальных языках, таких как эрзянский и бурятский. А ещё в их социальных сетях можно найти подборку статей для продолжения самостоятельного изучения пост- и деколониальности!
3. Ощущать
Что же, с теорией мы как будто разобрались? Допустим. Но рассказывать истории о колонизации можно не только академическим языком — иногда лучше познакомиться с живыми историями людей, столкнувшихся с колониальным опытом, и переработавших его в творчество. Возможно, вы помните прошлогоднего нобелевского лауреата, танзанийца Абдулразака Гурну? Одной из мотиваций вручения ему премии была та последовательность, с которой он рассказывает истории о колониализме, — что означает, что эти истории действительно важны.
Книги Гурны на русский пока не переведены, но у нас есть несколько вариантов, которые будут прекрасной заменой. Как насчёт классика нигерийской литературы, и его дебютного романа о столкновении традиционного африканского племени с якобы несущими цивилизацию белыми миссионерами? Или французский роман о невозможности найти себя в западном обществе — и непреодолимой тоске по дому? Возможно, вы проникнетесь медитативной оманской семейной историей, в которой нашли отражение патриархальный быт и социальные изменения страны? Наконец, ценителям комиксов — история о взрослении в арабо-французской семье на фоне становления диктаторских режимов в странах Леванта и Северной Африки?
Когда в 1960 году случился «год Африки» и независимость получили сразу семнадцать бывших колоний, возникла уверенность, что совсем скоро с освобождением политическим эра колониализма останется где-то на страницах учебников истории XIX века — но ничего в действительности не закончилось. Раны, которые наносились веками затягиваются медленно, и их наследие всё ещё живо: где-то на карте мира, а где-то в разуме людей. Поэтому история колониальности продолжается — и рассказывать её не менее важно, чем шестьдесят или сотню лет назад.
Текст — Даня Подгорнов
