Ефим Эткинд: переписка за четверть века

Том объединил письма за период с середины 1960-х по конец 1990-х годов. Среди адресатов Эткинда – родные, коллеги, друзья, писатели и художники. Апт и Ботвинник, Ревич и Белль, Корнилов и Чуковская, Искандер и Вейдле... 65 корреспондентов Эткинда принадлежат к разным интеллектуальным сферам, но все они – люди небанальных взглядов. Эткинду повезло: покинув СССР в 1974 году, он пообщался не только с эмигрантами «третьей волны», но и с Якобсоном, и с Тарновским, и с Вл. Марковым (последний, правда, оказался в эмиграции, попав в плен на войне – «я малость не доверяю этой категории», замечает Эткинд; это предубеждение против первой и второй волн эмиграции чувствуется и в его книге «Записки незаговорщика», о чем автору с упреком писал 22.12.1977 Глеб Струве). Видимо, на их фоне его отношение к младшему поколению выглядит скептическим: «Не знаю, что будет, когда оно [т.е. поколение наших детей. - MoReBo] достигнет эстаблишмента – не захиреет ли? Боюсь. Они слабцы» (письмо Игорю Дьяконову; ноябрь 1976). Поколение не захирело. Но оценку Эткинда нынешний российский «эстаблишмент» оправдал полностью. Книга предлагает массу материала как по истории советской науки, так и для характеристики умонастроений интеллигенции. Примечательны в этом отношении письма Александра Каждана (1922 – 1997) из Вашингтона. Выдающийся ученый-византист не скрывает восхищения расцветом гуманитарных наук и искусств в СССР эпохи Сталина, признавая при этом: «тяжко было, больно было, но ведь и пирамиды построены на костях. Из одной мякоти искусство не делается» (письмо от 7.7. 1995). Ради утверждения своей позиции Каждан прибегает к откровенной фальсификации, заявляя, например: «не сталинская ли Россия дала двух крупнейших композиторов современности, Прокофьева и Шостаковича, - больше (лучше), чем свободная Англия за все века своего существования»? (письмо от 10.10.1987). Если даже оставить в стороне справедливость оценки «больше-лучше» применительно к стране Перселла и Бриттена, встает вопрос об исторической точности. Прокофьев как композитор вырос в Европе 20-х, под сенью «Русских сезонов» Дягилева. Шостаковича сталинская Россия скорее медленно пыталась убить, переломав ему хребет как оперному творцу, загнав в подполье с еврейскими песнями, «Формалистическим райком» и «Носом». Субъективность Каждана лишний раз подтверждает, что ученый – не универсальная машина, одинаково успешная во всех областях деятельности, что он «заточен» под свою определенную специальность, а вне ее часто оказывается наивным мыслителем, склонным к самым странным обобщениям.